Михан припомнить не мог, чего такого особенного учинил в походе старый лучник, что не делал в Тихвине. Так же охотился, притаскивал из леса разбойников, сажал на кол. Взбадривал чухну, ходил на восточный берег Ладоги давить чудь карельскую, не позволял расслабиться гарнизону. И вот, князь призвал его к себе, одного, без войска. Хорошо, Жёлудь вовремя проболтался и удалось уговорить дядю Щавеля взять с собою в Великий Новгород. Суров, но справедлив командир Щавель, и чего, спрашивается, князь его боится? Видел Михан столицу Святой Руси. Силён князь — не людьми, горами ворочает. Большая честь послужить ему. Надо радоваться, что приняли в дружину. Только вот что-то нерадостно.
Михан скрипнул зубами, переступил с ноги на ногу. Левая рука нащупала в кармане и сжала греческий красный платок.
— В древние времена Москва была окружена кольцом монастырей, чтобы никакая гадость из неё не просачивалась. Внутрь можно, назад никак, там она и плодилась, с лютой злобы и с голоду пожирая самоё себя. Баланс сохранялся, пока защиту не порушили большаки. Поначалу они сдерживали напасть репрессивными мерами, но зло прорвалось на рубеже тысячелетий. Воры взяли власть, у всех приличных людей задрожали колени, шлюхи кинулись к корыту, и пришёл Большой Пиндец.
Филипп говорил веско и со всей ответственностью. Щавель слушал его, ковыряя щепкой в зубах после обильного завтрака. Следовало основательно подкрепиться — предстояло продолжение допроса Тибурона.
Допросное дело — вещь хитрая. Если не занимаешься им регулярно, а лишь изредка, оно изматывает не меньше, чем ответчика. Когда Щавель поднялся в нумер, пленный колдун ожидал своей участи, сидя в углу. За неимением колодки, ноги его были примотаны к толстому полену, между щиколоток привязали руки. Он всю ночь просидел согбенным и не спал. Когда командир вошёл, Тибурон с усилием поднял голову и проводил его злыми чёрными глазами.
— Как он?
— Молчит всю дорогу.
Оставленный на страже Лузга занимался перезарядкой стреляных гильз. Распотрошил свою котомку, расстелил на постели тряпицу, раскрыл коробочку с капсюлями, разложил причиндалы. Выковыривал шильцем пробитый капсюль, загонял на его место новый, заполнял мерку порохом, засыпал его в гильзу, затыкал пыжом. Пули от мушкетонов кромсал на восемь частей, засыпал вместо картечи, притыкал пыжом и уминал края гильзы. Любо-дорого было смотреть на его работу.
— Как, оружейник, есть ли порох в пороховницах?
— Был, да весь вышел, — с досадой тряхнул ирокезом Лузга. — Потратили почти целиком.
— Это всё? Только тот, что у тебя?
— Осталось мальца у огнестрельщиков, но у них на донышке, по разу зарядить.
Щавель снисходительно улыбнулся:
— Беда всех огнестрельщиков заключается в том, что порох на коленке не сделаешь, а стрелу можно.
— Ну его к лешему — луком со стрелами воевать. — Лузга любовно погладил начищенный и смазанный обрез, лежащий на постели рядом. — В рукопашной главное, чтобы патронов хватило, а то, бывает, стреляешь, стреляешь, а они всё лезут и лезут. Куда там со стрелами управиться.
— А я только ими воюю.
— У тебя сын эльф. Знаешь об этом?
— Наполовину, — сказал Щавель. — Наполовину моя кровь.
— В червяка под корой попадает.
— Жёлудь умеет угадывать скрытое и отворять неотпираемое. Больше никто из наших не умеет. Он далеко и без промаха стреляет из длинного лука. Жёлудь сейчас десятки ратников стоит, только надо научить его этому пониманию, но он парень сметливый.
— Как ты выражаешься, боярин, твой сын далеко пойдёт, — скрюченный Тибурон смотрел исподлобья, вытянув шею, как птица-падальщик. После вчерашнего объяснения, когда личины были сорваны, он не называл Щавеля господином. — Жёлудь будет держать в руках твою жизнь и распоряжаться ею, как ты распоряжаешься слугами.
— Замолчи, проклятый! — Дверь в нумер распахнулась, Жёлудь, который пропускал вперёд старших, услышал слова Тибурона и заскочил первым. — Заткни поганую пасть, колдун, пока я не забил её осколками зубов.
Уста Тибурона сомкнулись, но жалящий взгляд говорил Щавелю: «Я предупреждал, что далеко пойдёт. Видишь, какой он сделался?»
— От-ставить, — осадил Щавель. — Развяжи его, будем начинать.
Освобождённый колдун принялся разминать спину. Достойные мужи расселись по местам, Жёлудь занял пост у двери. Лузга свернул релоад стреляных гильз, подсел поближе и достал из-под койки кнут, но Щавель остановил его движением руки.
— Ладно, нужен он как хрен на ужин! — огрызнулся Лузга, сворачивая кнут, и вдруг замахнулся на пленника: — У-у, скотина!
Тибурон вздрогнул и моргнул.
— Что, испугался, ебанашка? — заржал Лузга.
Щавель смотрел в глаза пленнику.
— Хочу тебе предложить сделку, — сказал он, колдун весь обратился в слух. — Помогаешь нам, помогаешь честно, без обмана, на результат — я даю тебе свободу. Как только буду уверен, что строительство железной дороги встало намертво и в ближайшие годы не возобновится, так я тебя отпускаю. Идёт?
— Идёт, — сразу, без паузы, выпалил Тибурон.
— Быстро ты согласился, — заметил Литвин.
— Он всегда так, — ответил за него Щавель. — Он быстро думает и быстро говорит. Так что? Признай согласие на словах.
— Я буду вам помогать, пока строительство железной дороги не будет прекращено, — подтвердил Тибурон. — Скажи мне, командир, чем досадил тебе этот проект?
— Не хочу, чтобы зараза расползалась, — безразличным тоном ответил Щавель. — Москва — это доброкачественная опухоль на теле Руси, а по железной дороге потечёт яд.