Работорговцы. Русь измочаленная - Страница 91

Посёлок спал. Никто не орал в пьяном угаре, все дрыхли без задних ног перед завтрашней каторгой. Не горели костры часовых, потому что нападать на одинаково важный для всех Властелинов Москвы строительный объект было некому.

— Работаем, — приказал Щавель Литвину.

У стоящих спиной к луне десятников лица были черны, как у назгулов. Сотник обвёл их взглядом. Он немного робел от осознания чудовищности авантюры, в которую втянул его Щавель, но увяз уже настолько, что давать в тормоза было поздно. Он стиснул зубы, словно бросаясь головой в омут, выпрямился в седле и сказал просто, не по-уставному, но отстранённым тоном, подражая старому командиру:

— Господа, пошли.

Понимая важность момента, назгулы ответили безмолвным кивком и унеслись к своим десяткам. Ситуация оказалась штатной, обсуждать было нечего, за день их заинструктировали до слёз, и теперь каждый знал свой манёвр.

Щавель двинул свою дюжину первой, ей предстоял самый дальний путь — обойти бараки и взобраться на насыпь, чтобы оттуда расстреливать мечущихся рабочих, пугая грохотом выстрелов, не давая уйти за дорогу в спасительную темноту. В отряде насчитывалось двое лучников, пятеро с огнестрелом и пять бойцов прикрытия. Их задачей было не подпускать противника, пока стрелки перезаряжают. Сзади загорелись жёлтые огни — ратники разжигали факелы, пропитанные ламповым маслом.

Лошади, скользя копытами по рыхлой земле, поднялись на насыпь. Выстроились в одну шеренгу, разобрались установленным порядком: прикрытие, огнестрельщик, снова прикрытие, Щавель с луком, Лузга с обрезом, Ёрш с ружьём, прикрытие, огнестрельщик с пистолем, Жёлудь с луком, прикрытие, последний боец с огнестрелом и крайний правофланговый боец прикрытия. С высоты было видно, как огненная гусеница выползает из мрака, делится на три части и берёт в клещи скопление чёрных коробок, чтобы поглотить их и съесть.

Уже слышен был топот коней, но сонные рабочие не раздуплялись. Дружинники подъезжали к баракам, не спеша совали под застреху факел, дожидались, пока займётся дранка, и отъезжали, чтобы запалить в другом месте. Вскоре кромка посёлка была охвачена огнём.

— Слава России! — сказал Щавель.

— Обосраться и не жить, — отозвался Лузга.

Донеслись крики. Рабочие выскакивали из бараков, вертели башкой, забегали обратно за шмотками, сталкивались с выбегающими. Началась такая желанная паника. В центре посёлка, где было ещё не дымно, бригадирский бас, привычно надсаживаясь, организовывал тушение пожара, но не понятно было, с чего начинать тушить, — горело везде. Дружинники бросали факелы на дальние крыши и брались за копья. Одуревших от дыма рабочих, выскакивавших из пламени, закалывали коротким ударом в грудь. Били и, выдернув наконечник, тут же кололи следующего, не обращая на первого никакого внимания. Заколотый падал сразу либо пробегал несколько шагов, осаживался на землю, зажимая рану обеими руками, и принимался выплёвывать кровь, истошно харкая.

Щавель наладил стрелу в гнездо.

— Гото-овсь! — зычно скомандовал он. — Вали всех, кто ниже ростом. Не пропускать ни одного гада. Стрелять по возможности. Бей!

Получивший стрелу в глаз пролетарий мотнул головой и завалился на спину, нелепо всплеснув руками. Следом выстрелил Ёрш и тоже не дал промаха — землекопы повалили в темноту скопом. Лузга выстрелил из обоих стволов картечью. Урон был страшен — сразу пятеро свалились с ног, а ещё один схватился за лицо и дико завизжал.

Рабочие лезли на насыпь, а их сбивали оттуда копьями и стрелами, оглушительно бахали в лицо ружья, пугая снопами пламени. Казалось, там выстроилась непобедимая армия. Устрашённые разворачивались и бросались обратно, но там ждал выедающий глаза дым и наступал опаляющий жар.

С правого фланга подошла десятка Скворца, тогда как Сверчок зашёл с левого, растянулись перед насыпью в цепь, а Литвин с десяткой отрезал землекопов от реки. Бараки по периметру с трёх сторон уже разгорелись. Оттуда почти никто не бежал, так что можно было отвести часть сил на поддержку стрелков. А им требовался заслон — те, кто не сгорел и не задохнулся в дыму, искали спасения там, где видели единственный выход. Совершенно потеряв голову, охваченные животным страхом, пролетарии лезли на копья, по-звериному воя и махая обожжёнными руками. На всех рабочих дымилась одежда и волосы были испепелены. Ратники и сами чувствовали жар, но, прежде чем пламя вынудило их отступить, всё было кончено. Больше ни одного железнодорожника не показалось из охваченного огнём посёлка, а под насыпью и на подступах к ней образовался ковёр из агонизирующих тел, и в нём вязли ноги коней.

— Осмотреться! — скомандовал Щавель. — Собрать гильзы и стрелы.

Он спешился, подавая пример остальным. Быстро прошли по трупам, выискивая оперение, выдёргивая торчащие древки и добивая ножами раненых, которые хватали за одежду. В свете разгоревшихся бараков стрелы хорошо было видно.

— По коням! — скомандовал Щавель и первым запрыгнул в седло.

Рать собралась у выезда из посёлка. Построились в две шеренги. Руки бойцов и копыта лошадей были в крови. Кони храпели, люди тяжело дышали и скалились, блестели глазами, некоторые, не скрываясь, стирали с бород чужую юшку.

— Десятникам доложить расход личного состава! — приказал Литвин.

Пересчитали бойцов. Никого не потеряли.

— В походную колонну! Правое плечо вперёд! Шагом марш!

Княжеская дружина ушла, оставив за спиной догорающие бараки и более трёхсот загубленных душ. Точное же число их — Бог весть.