Работорговцы. Русь измочаленная - Страница 62

Михан аж дышать перестал, притаился, как брокер на пике дневного спада, до того ему хотелось узнать ночные тайны постоялого двора, и не прогадал. Лузга отлип от стены, шагнул в конюшню, держа наотлёте что-то длинное, то ли обрез, то ли трофейный пистоль. Михан бросил в чехол обвалочный нож и пружинистым шагом, перекатываясь с пятки на носок, подскочил к конюшне. Сунулся внутрь. Пахнуло лошадьми. В дальнем конце теплился огонёк коптилки и доносились размеренные девичьи стоны, переходящие в женские. Туда-то и направлялся Лузга.

Из прохода между денниками удалось разглядеть копну сена и копошащиеся тени над ней.

— Третьим буду? — Лузга подкрался к сену вплотную.

— Вторым будешь, — разобрал Михан ответ Скворца. — Одного я уже послал.

— Тогда после тебя, — не сдавался Лузга. — Я человек не гордый, ношу ношенное, иму брошенное.

— Старый, — пропыхтел Скворец, — шёл бы ты в место постоянной дислокации.

Тёмная фигура подняла продолговатый предмет. Стукнул кремень о сталь, зашипело, взвилось пороховое пламя на полке, блеснуло из ствола, бахнул выстрел. Заржали и заметались кони.

— С дуба рухнул?! — разъярился Скворец.

— Что, не вышло у тебя издевки? — едко спросил ружейный мастер, взводя второй курок.

— Из девки? Нет, не вышло.

— Во, давай её тогда, пока тёпленькая.

— Отвали, не мешай.

С шутками и прибаутками, под прицелом стволов Скворец закончил дело.

Как заворожённый, Михан подходил всё ближе и ближе, пока из пустого денника не ударил густой чесночно-пивной перегар. В отсвете коптилки оловянным блеском маякнули хмельные глаза. Это был ужратый, но ещё самоходный бард Филипп.

* * *

Утром Щавель построил во дворе своё войско. Ночной переполох не дал выспаться, и настроение у командира было морозное. Знатный работорговец возвышался рядом. Треснувшую пополам после вчерашней драки рожу стягивали грубые нитки стежков, наложенные в больнице Альбертом Калужским. Швы делали Карпа похожим на залатанную тряпичную куклу, которой игралась на своём уютном чердачке Анечка Франкенштейн.

— Лузга, выйди из строя и повернись к товарищам лицом.

Лузга вознамерился осклабиться и сказать что-то едкое, но вовремя спохватился и беспрекословно вышел на пять шагов.

— Рабы, — отчеканил Щавель, — это не только полезное в хозяйстве тело, но и рыночный товар. Даже если они не были куплены, а взяты с боя или наловлены на раздолье, всё равно имеют цену. Карп, сколько стоила Покинутая Нора?

— Девка, однако, не мужик. Здоровая, но не сексапильная. Двадцать лет, в самом соку, на ней ещё пахать и пахать, вдобавок грамотная, но с норовом, однако в побеге ещё не замечена, — сложил все плюсы и минусы работорговец и выдал кассовый чек: — Полторы тысячи рублей можно запросить, если на торги в Великом Муроме выставить.

Так Щавель и объявил:

— За уничтожение принадлежащего мне имущества будешь должен как земля колхозу, — обернулся к Лузге и добавил: — Полторы тысячи рублей, понял?

— Понял.

Командир тянул дисциплинарную паузу, поочерёдно вглядываясь в каждого бойца. Никто не выдерживал его взгляд, отводили глаза либо смотрели мимо.

— У всякого деяния, как у монетки, есть и другая сторона. Одна из добра, вторая из золота. Так и здесь. Девка в обозе была лишней. Пока до Мурома доехали бы, из-за неё бы всё войско передралось. Поэтому, — командирский голос Щавеля зазвучал торжественно, — за инициативные действия по поддержанию воинской дисциплины и профилактике венерических заболеваний в отряде объявляю Лузге благодарность!

— Служу России!

— Встать в строй.

Лузга гордо тряхнул гребнем и занял место на левом фланге возле Филиппа.

— Инициатива наказуема. Хоронить девку будешь сам.

Сопроводив оценку морального состояния подразделения добрым напутствием, Щавель закончил развод и отправился улаживать вопрос с похоронами в городскую администрацию.

Городничий принял командира новгородского отряда с подобострастием, и было отчего: Озёрный Край напал на владения светлейшего князя. Немногочисленное, но хорошо вооружённое войско, усиленное полусотней «медвежат», заняло Вышний Волочёк. Подвезли во вьюках пулемёты, установили на ключевых перекрёстках и устроили в городе резню. С водяного директора живьём содрали кожу и распяли на воротах покойного ростовщика. По церковным книгам выявили должников, вернувших на раздаче имущество, и сожгли в амбаре.

Население сейчас грабят, Волочёк горит, стража перебита или разбежалась. Весть об этом в Лихославль принесли беженцы.

— Беженцев сели в одном месте, — распорядился Щавель. — Сколько у тебя городовых?

Стражи набралась неполная дюжина, да и от тех толку оказалось шиш. Драку в кабаке разнять да вора в базарный день покрутить, на это были горазды, но для уличных боёв в строю, тем более с огнестрелом, не годились. Многие калаш-то в руках держали только на присяге.

Вызванный на совещание начальник стражи доложил, что оружия огнестрельного в наличии имеется четыре единицы — револьвер системы «Удар», допиндецовый, с патронами, «калаш» присяжный, рассверленный, без патронов, и два фитильных ружья, изъятых в прошлом годе у доходивших на больничке купцов с расстрелянного каравана. В настоящий момент личный состав навешивает в участке бронированные ставни и готовится держать оборону.

— Согласно плану «Крепость», — закончил он.

— К беженцам охрану приставь, чтобы не разбежались. Я их потом допрошу, — Щавель поднялся. — Занимайтесь по плану «Крепость». Если будете сидеть в участке и в бой не ввязываться, селигерские вас не тронут. Им мы нужны. Это если вообще до Лихославля доберутся, — утешил Щавель сбледнувшего с лица городничего и как бы невзначай добавил: — Отправь холопов могилу на кладбище вырыть. Московская рабыня нынче ночью преставилась, надо похоронить.