Работорговцы. Русь измочаленная - Страница 42

К оглавлению

42

Жёлудь пожал плечами, дескать, порядок полный и говорить не о чем. Щавель хотел кивнуть в ответ, но краем глаза уловил шевеление в толчке. Нужник заскрипел, заходил ходуном, воины мгновенно навели луки. Из сортира показалось зеленокожее существо в странных одеждах удивительных расцветок. Розовые обтягивающие штаны, голубая бесформенная куртка, под которой туловище облегала тонкая чёрная материя с аляповатым рисунком, на голове дыбом торчали волосы, глаза прикрывали огромные бесцветные квадраты, соединённые на переносице и держащиеся за уши толстыми дужками. Щавель мгновенно всадил в него стрелу.

— Бей! — скомандовал он и пустил вторую.

Обе стрелы до половины утонули в груди манагера. Жёлудь выстрелил и пробил до самого оперения. Манагер ринулся на них, выдёргивая из кармана что-то прямоугольное, чёрное. Третья стрела Щавеля утонула в его шее, но отвратительное создание вскинуло предмет к самым глазам.

Выстрел саданул над поляной. Диковинное орудие и башка манагера брызнули под ударом картечи. Тело, не сгибаясь, упало, ляпнув во все стороны зелёной жижей. Лузга опустил дымящийся обрез.

— Как дети, за вами глаз да глаз нужен, — по-волчьи оскалился он. Вынул стреляную гильзу, перезарядил.

— Что это было? — Жёлудь побледнел. — Из дома же никто не выходил, мы сколько смотрели…

— Он там и обитал. Это исчезающий вид — хипстер, работающий туалетным манагером. Менеджер по клинингу, говоря на старомосковском. Он так долго вёл растительный образ жизни ещё до Большого Пиндеца, что под воздействием радиации соответственно преобразился. Внутри гниль, снаружи пустая оболочка. — Щавель навёл лук на заднюю дверь больнички. — Хорошо, что он не успел полыхнуть вспышкой. Снимок мыльницей крадёт душу, и человек остаток жизни бродит как тень, да потом особенно долго не живёт.

В домине отродье пришло в движение. Зашаркали, затопали, в переднюю дверь ударили, но не открыли. «Стрелы из трупа не успел достать!» — пожалел Щавель.

— Готовься! — скомандовал он. — Лузга, будь на стрёме.

— Понял, не дурак, — пробурчал оружейный мастер. — Не полезу, пока вплотную не подойдут.

Задняя дверь отворилась. Щавель и Жёлудь пустили в проём две стрелы. В доме заорали. Отец с сыном выстрелили снова. Мельтешение в коридоре прекратилось.

— Пошли! — Старый лучник, пригнувшись, ринулся на крыльцо.

В коридоре на полу колотился в агонии гад в тёмно-синем костюме. Ещё одна мразота в строгой кофте и юбке чуть ниже колен хрипела и булькала — Жёлудь попал в горло.

Щавель резко выдвинул руку, натягивая лук, на ходу целясь по наконечнику, и спустил тетиву. Высунувший башку манагер получил стрелу в глаз, крутнулся на месте, дико визжа, и свалился на пол. Новая стрела Щавеля уже была в гнезде.

— Жёлудь, назад поглядывай, — приказал он. — Лузга, ближе держись. Сейчас полезут!

Вопреки опасению, обошлось. Манагеры не успели заселить старую больничку под завязку, да и не было в них согласия, поддержки и взаимовыручки, только интриги да пафос. Ещё троих застрелили в их кабинетах порознь. Они не оказывали сопротивления, лишь один пробовал спрятаться под столом, и Жёлудю пришлось всадить стрелу в наетую задницу, чтобы убогая тварь засуетилась от боли и страха и показала своё истинное лицо. Греческий осадный лук вонзил гранёный наконечник глубоко в пасть.

Осмотрели этажи. Дорезали раненых. Вытащили стрелы.

— Вот это называется «офис», — показал Щавель, когда всё было кончено. — Смотри, как тут обустроились, уже гнездо свили.

— Тьфу, пакость! — Лесного парня передёрнуло от вида холодных гладких стен безликой светлой расцветки.

— Это называется «евроремонт», сынок. Манагеры без него не могут.

— Теперь я понимаю, почему их надо уничтожать. — Жёлудь едва сдерживался, чтобы его не вывернуло. — Дух от них… вонький… Может, пойдём отсюда?

— Обожди, ещё дело есть.

Щавель выбрал в углу половицу погнилее, воины отодрали её, выкопали ножами яму. Лузга переложил в неё из котомки увесистые мешочки с деньгами. Закопали, накрыли обратно сырой доской.

— Пошли за хворостом, — постановил командир, обозрев дело рук своих. — Надо этот гадюшник сжечь, чтобы духу от него не осталось. Заодно золото надёжно спрячем, тут никто рыться не осмелится.

— Ты, как раньше, все задачи скопом решаешь, — заметил Лузга, когда Жёлудь поспешил за хворостом на свежий воздух. — Если ты такой многозадачный, может, и Пентиуму молишься?

— Нет, — отрезал Щавель.

— А прежде молился?

— Нет.

— А будешь?

— Если Родина прикажет.

— Уважаю, — только и нашёлся что ответить Лузга.

Глава четырнадцатая,
в которой подлый бард Филипп даёт Лихославлю возможность оправдать название

До Лихославля шли по насыпи, в объезд испоганенного Торжка. Пятьдесят пять вёрст одолели за день — отдохнувшие кони бодро тянули телеги. На ночёвку остановились в Калашниково, деревне, живущей с путников. Жиреющей, когда сани катят по зимнику, и скудеющей в тёплую пору непроходимых дорог и судоходных рек.

Неказистый трактир «Треснувшая подкова» вместил под низкие своды поредевший караван. Тридцать три богатыря расселись за отдельные столы. Витязи своими десятками, Карп — с шестёркой обозников, а ватага, к которой изворотливо примкнул бард, отдельно. Только Михан замешкался. Дружинники к себе не приглашали, как, впрочем, и барда, так что парень потянулся за Филиппом, окончательно запутавшись в выборе своих. Поколебавшись, подсел к Жёлудю. Молодой лучник ещё со вчерашнего был непривычно замкнут, будто его коснулась тень, намертво впечатавшаяся в лик отца. Что-то произошло накануне, Михан видел, как Жёлудь тайком отмывал в сарае наконечники стрел. Однако Михану и самому было что скрывать. Он только радовался, что Щавель не прознал о драке в «Исламской сельди». Это обнадёживало: в отряде доносчиков не нашлось.

42