Работорговцы. Русь измочаленная - Страница 68

— Всё ништяк, командир, — Лузга оттаял, прошкандыбал до Тавота, опустился рядом на корточки, принялся тереть ему уши. — Ты только не думай, старый, что я ещё одного раба твоего убил. Видишь, оживает.

Тавот и в самом деле открыл глаза и задвигался. Лузга помог ему сесть, показывая Щавелю, что всё нормально с рабом, очухался и скоро будет в полном порядке. Тавот и в самом деле быстро оправился. И пока Щавель с прохладцей озирал поле боя и перекидывался словами с дружинниками, оружейный мастер усадил колдуна на крыльцо, приговаривая:

— Жизнь, она прокурор. Юнца зачаровал, а с матёрым не справился. А вот был бы у тебя огнестрел, всё могло сложиться иначе. Иной раз ырым не помогает, а ружьё всегда выстрелить может.

— Ырым? — бормотал в ответ Тавот, утративший умственное проворство. — Знаешь это слово?

— Бывал в Орде, — Лузга сунул ему в руку свинчатку. — На́, вот, ко лбу приложи. Свинец не только калечит, но и лечит. Давай, она холодная, синяка не будет. Держи, говорю, калечный.

Глава девятнадцатая,
в которой командир отправляется на разведку и узнаёт много нового, а Педрослав с Селигера знакомится с творением Понтуса Хольмберга из Экильстуны

Вернувшемуся с ночной стражи у реки Жёлудю не спалось. После вчерашнего его одолевали думы. Раньше он не представлял, что мир бывает таким внезапным и неожиданным.

Почему так получалось, что чем дальше от дома, от прекрасной лесной страны эльфов, тем подлее становились люди и суровей протекала жизнь?

Где была отправная точка, с чего всё началось? Со знакомства с бардом?

Святая Русь оказалась наполнена злыми и жестокими людьми чуть менее, чем полностью. Взять хотя бы тех разбойников возле Московского шоссе, когда Жёлудь впервые убил человека. На охоте он бывал и раньше, но по молодости ходил в загонщиках, да пару раз добивал воров, испускающих дух в глухих зарослях. Тут же всё приходилось делать с самого начала. К этому готовил его отец, для того и взял с собой, чтобы начать боевой путь с достоинством. Следуя за отцом, наблюдая и участвуя, надо было учиться, но чему?

Парень ворочался на лавке, скрёб пятернёй в волосах. Сон не шёл.

Большой мир оказался не таким, как рассказывала мама и учили в школе. Зачем надо было казнить движущегося навстречу судьбе менестреля Эльтерриэля, чья музыка подобна отзвукам серебряного ветра? Почему художники работали за еду и безропотно отдавали свои полотна наглому греку? Как люди в Вышнем Волочке позволяли отбирать имущество? Зачем они вообще допустили в свой город душегуба-ростовщика? Как они позволили угнездиться у себя под боком манагерам и мутировавшему от радиации сортирному хипстеру? Неужели никто из честного народа не заметил, что возле них оказался менеджер по клинингу? Или заметил, но равнодушно прошёл мимо? Или вовсе начал подкармливать как приблудившегося пса? При таком попустительстве неудивительно, что другие москвичи слетелись в старую больничку, сделали евроремонт и ВНЕЗАПНО в приличном городе оказался офис с манагерами! Много непонятного было в Вышнем Волочке. Каким образом брат-близнец повелителя Озёрного Края оказался ростовщиком во владениях светлейшего князя? Кто ему позволил обирать народ? Почему из-за этого паука Медвепут Одноросович затеял войну, зная, что придёт войско и воздаст добром за добро? Или не боялся ответки, отправляясь в самоубийственный поход? Или уже было всё равно?

Или хотел заманить новгородскую рать в ловушку?!

На карте Озёрный Край выглядел невеликим государством, прилегающим к берегу Селигера. В школьном курсе экономической географии Осташков был представлен поставщиком копчёной рыбы, пакли да незначительного количества пушнины. В таком случае как может угрожать Великому Новгороду тщедушный карлик Медвепут? Тем не менее он отчаянно кусался, и нападение «медвежат» было тому примером.

Подумав о Лихославле, Жёлудь вздохнул.

С Бандуриной тоже нехорошо получилось. Зачем разграбили могилу? Кто знал, что прошаренный манагер отыщет силы скинуть покрывало мёртвого сна, как Ктулху в своём доме в Р’Лайх? Где теперь рыщет Даздраперма? Явится ли она вернуть краденое? Объявит ли опчеству о крысятничестве? Как её усмирить и повергнуть обратно в сон? С Ктулху такого не вышло, а прокатит ли с прошаренным манагером?

Что будет, когда отец узнает обо всём этом?

Жёлудь много думал и с непривычки устал.

* * *

Вечером, после бани, Щавель приказал сыну по-особому собираться в лес. Парни щеголяли в берцах, разнашивали со склада, но Щавель отсоветовал. Сказал Жёлудю обуться в домашней выделки сапоги, взять старый лук, а вместо сидора котомку из кордуры, не обременяющую путника. Себе командир тоже собрал котомку, в которую сложил минимум насущного, а удостоверение и карту отдал Карпу на сохранение.

— Одни днём не обернёмся, — сказал ему Щавель. — Жди послезавтра к вечеру, край — трое суток. Если не вернёмся, встречай Литвина и выдвигайся на зачистку.

— Дурное дело затеял, — пробурчал Карп. — В уме ли ты, боярин?

— Это лес, — сухо ответил Щавель. — Заходи не бойся, выходи не плачь.

Он поднял Жёлудя перед рассветом. Оделись в старое, но чистое. Плотно позавтракали и вышли с восходом солнца. Просёлок, тянущийся от деревни к деревне в обход Великого Тракта, развлечениями не баловал. Шли, останавливаясь только на перематывание портянок. Двигались молча. Жёлудь о цели похода не интересовался. Знал, отец сам расскажет, если надо, а если не надо, то лучше не спрашивать.

Однако беспокойное, похожее на голод томление разума, споспешествующее совести уже пять дней, вконец одолело Жёлудя. Парень тщательно собирал мысли в кучку, прежде чем открыть рот, но они то разваливались, как гладкие камушки из пирамидки, то растекались, как студень сквозь пальцы, а то и вовсе разлетались подобно своре бешеных белок, выпущенных карельским шаманом нести заразу в каждый дом.