Работорговцы. Русь измочаленная - Страница 65

— Даже веганы! — пробормотал поражённый Жёлудь.

Мысль эта не давала ему покоя и ночью, когда он вместе с Миханом нёс стражу на реке.

— Как ты думаешь, почему простым людям огнестрел нельзя, а всякой неруси можно?

— Потому что на погань князю наплевать, пусть истребляют друг друга, как им вздумается. Огнестрел — это лишний повод дружинникам их щемить. Опять же доход в казну. Своих подданных князь бережёт и ограничивает их свободы для их же пользы. Лапотники тупые, как пень, им только дай пистоль, тут же своих поубивают по злобе и зависти.

— Так ведь топором можно.

— Топором или ножом ещё изловчиться надо, а с огнестрела — на курок нажал, и готово. Из калаша так вообще можно тридцать человек за раз очередью снести. У калаша в магазине тридцать патронов, а каждая пуля чья-то смерть. Правильно князь их под замком в арсенале держит.

Михан завистливо вздохнул.

— Хотя кое-кому мог бы выдавать на постоянное ношение. Особо доверенным людям, которые с головой дружат. Мне, например.

Помолчали, вглядываясь в подсвеченную месяцем дорогу за рекой, слушая пение ночных кузнечиков.

— Ты бы в штаны навалил, если б тебе из калаша дали стрельнуть, — задумчиво сказал Жёлудь.

— Ничего бы не навалил. Я в бою с «медвежатами» не забоялся. Мне ещё дадут калаш, когда в дружину пойду. А тебе никогда не дадут, дурак ты потому что. Так всю жизнь с луком и пробегаешь.

— В дружину собрался? Кто тебя возьмёт? — засмеялся Жёлудь.

— Возьмут, ещё как, я со Скворцом на поминальной тризне крепко об этом поговорил. Он похвалил, как я проявил себя в походе. И вообще… Скворец теперь десятником будет, а меня к себе стажёром возьмёт.

— Это если батя разрешит. Так-то ты ловко в дружину намылился, а он тебе раз и выдаст от ворот поворот, — злорадно возразил Жёлудь.

Михан задумался.

— Чего ему меня удерживать? — рассудил он. — Я же с вами до Новгорода напросился, чтобы к какому делу пристать. Чтобы не одному идти и не пропасть. К нему же на службу я не набивался. Дядя Щавель отпустит, он умный, не то что ты, дурак. В кого ты такой безмозглый уродился?

— Я на отца похож, — буркнул Жёлудь.

— Это да, — подтвердил Михан. — Фамильные черты налицо. Только непонятно, братья у тебя умные, а ты дурак дураком.

— В глаз заеду, — предупредил Жёлудь.

Постояли, глядя на воду. Чёрная Кава струилась незаметно, словно туго натянутое полотно в ткацкой машине, отблескивая бурунчиками возле коряг. Слышно было как вдалеке несколько раз подряд плеснула рыба.

— Это точно, — неизвестно к чему сказал Михан.

— Судак мальков гоняет, — сказал Жёлудь.

— Как думаешь, возьмёт меня князь в своё войско? — высказал Михан сокровенные сомнения.

— Возьмёт, — выложил начистоту Жёлудь. — Отец попросит, светлейший тебя и зачислит в дружину. Они ведь старые кореша с батей моим.

— Может, оно и так, — пробормотал Михан, опираясь на топор, и целиком ушёл в думы. — А может, и сам слажу.

* * *

Мысли об огнестреле не оставляли Жёлудя, даже когда он проспался после ночного дежурства. Раньше парень не задумывался об оружии, зная, что есть лук и с ним нужно постоянно тренироваться. Ружья, винтовки и калаши были уделом лихих людей, которых доставляли волоком или на аркане отец и старшие братья. Жёлудь считал огнестрел чем-то нехорошим, уделом тех, кто не отваживается сойтись с противником лицом к лицу, как подобает настоящим мужчинам. Однако теперь парню в голову запало, что огнестрел может оказаться эффективнее лука. Выяснять вопрос у отца Жёлудь не отважился, тот в два счёта доказал бы преимущество стрелы перед пулей, и тогда парень подошёл к самому главному специалисту, которого знал, к княжескому оружейнику.

Главный мастер сидел на крыльце и сморкался, ковыряя босой пяткой траву.

— Ты серьёзно или прикалываешься? — недоверчиво усмехнулся он. — Пуля бьёт дальше стрелы и точнее.

— На сколько шагов? — Жёлудь опустился рядом на ступеньку, пристроившись поближе к перильцам, где почище.

— Со штуцера — шагов на шестьсот. Из калаша любой на четыреста-пятьсот уверенно положит в ростовую мишень. Из нового ордынского калаша с патроном на бездымном шведском порохе по грудной мишени на четыреста пятьдесят метров положено попадать. Это примерно шестьсот пятьдесят шагов. Из нашего, на дымном порохе, шагов за триста можно, в ростовую, то есть по наступающему противнику — до пятисот.

— А из обреза твоего?

— Из обреза только застрелиться, — просветил Лузга. — Он накоротке хорош, потому что картечь разбрасывает. Зато из кавалерийского ружьишка, что мы отняли у «медвежат», шагов на семьдесят-восемьдесят можно изловчиться. Реально — метров тридцать.

— На восемьдесят шагов я из лука попаду. Из длинного, что батя купил, могу на сто метров достать человека в кольчуге.

— На сто метров от стрелы увернуться можно, ты увидишь, как она летит. От пули не увернёшься.

— В бою тебе не до рассматривания стрел будет. Из лука я тут же опять стрелу пущу, потом снова, а из ружья выстрелил и возись с ним. Пока перезаряжаешь, тебя убьют.

— Есть такая беда у кремнёвых, — усмехнулся Лузга. — Зато ружьё можно любому крестьянину в руки сунуть, и он будет попадать. Ты из лука сколько стрелять учился?

Жёлудь попробовал вспомнить, но не смог:

— Сколько себя знаю.

— Видишь, сколько сил в тебя вложено, а лапотника за месяц подготовить реально. Сто лапотников с нарезными шомполками уже сила. Сто крестьян с калашами — грозная боевая единица.