Работорговцы. Русь измочаленная - Страница 44

— Знаете ли вы, почему этот город, стоящий на торговом пути, тих и как бы окутан пеленой скорби? — Бард шёл промеж парней, вертя своим одутловатым жалом от одного к другому слушателю, окормляя их баснями по очереди. — Повелось так с давних времён. Тогда по Земле ходил дьявол, носил прадо и людей заставлял.

— Прадо — это одежда такая? — спросил Михан.

— То неведомо. Известно, что прадо носили и ещё на нём ездили. Наверное, так было удобно, а главное, выгодно и эффективно.

— Или по договорённости. Сегодня ты на нём ездишь, завтра ты его носишь, а оно ездит на тебе, — выказал неожиданную рассудительность Жёлудь.

— Вот и я о том же, — не растерялся бард. — До Большого Пиндеца в мире много чудес творилось. Тогда люди летали по небу, как птицы, на железных крестах.

— В Швеции сейчас летают, — обронил молодой лучник.

— Да и в Железной Орде оседлали крест, нехристи, — сплюнул Филипп. — Так вот, в ту пору у каждого имелась коробочка, в которой сидел бес. Если потыкать коробочку особым образом, можно было услышать людей, находящихся в отдалении многих дней пути. Их голосами говорил бес. Чтобы купить такую коробочку, надо было подписать особый договор.

— Кровью? — спросил Михан.

— А как же? Думай, с кем подписываешь.

— Вот мрази, — скривился молодец. — Подписать договор и быть проклятым на веки вечные. Они же все тогда были христианами, кто с крестом, кто со звездой. Как им вера дозволяла?

— Люди в ту пору были легкомысленны. Они преступили порог возможного, и так началась война с демонами. Из каждой коробочки вышел бес, а они, как известно, состоят из нечистого огня. Сами знаете, во что превратились большие города, вместилище порочных, предавшихся искусу болванов.

— Всё из-за коробочек? — спросил Жёлудь.

— Из-за них, проклятых. Недаром их называли могильниками или могилками. Поначалу вроде в шутку, так повелось, а ведь по их вине наступил Большой Пиндец. Стали коробочки могилками, как напророчили сами дурные люди древних времён.

— С Лихославлем-то что? — обронил Жёлудь, и Михана передёрнуло, как похоже на отца получилось, будто рядом с ними старый лучник заговорил.

— С Лихославлем вот что. После гибели мира вышла от Москвы первейшая из эффективных манагеров Даздраперма Бандурина, муж которой был мэр лужков каких-то.

— Мэр? — переспросил Жёлудь.

— Должно быть, от сокращения слова «манагер», — догадался Михан. — Эм-эр, вот тебе и «мэр». Понял, дурак?

— Манагер, значит, — пробормотал лесной парень и замолк, будто вспомнил что тягостное.

— Ну, муж лужайками занимался, а Бандурина? — нетерпеливо поторопил барда Михан.

— Даздраперма Бандурина была властительницей Москвы. Я же говорю, первостатейная из самых прошаренных московских манагеров. Она вышла из-за Мкада и двинулась на северо-запад, туда, где эльфы только начинали возрождать цивилизацию на своих дачных участках. И не было бы сейчас Великого Новгорода и заповедной страны вокруг Затонувшего Города, коли славные мужи не остановили бы беспримерную мразь. Угрёбище набрало сил в поражённой радиацией Твери, покинуло укрывище и потащилось навстречу своему позорищу. И был день холодный, и дул ветер северный, и принесла Бандурина зла немерено, однако не устояла пред достойными мужами, ибо в тот час мудрые вели непобедимых. И упокоилось чудовище в особом склепе, специально для неё выстроенном по эксклюзивному проекту. Умертвить прошаренного манагера, в силу его неодолимой эффективности, не смогли даже лучшие из лучших людей того времени, а эльфов с их техническим знанием поблизости не случилось. Даздраперму Бандурину заточили вместе с присущими ей самодовольством, тягостью и целесообразием. Так она и лежит, ни жива ни мертва, на окраине Лихославля, оставленная на вечность в своём узилище. Вот оно!

* * *

Когда на постоялый двор заглянул ражий ратник в коричневом бушлате с воротником медвежьего меха, удача улыбнулась отряду: Щавель вышел до ветру и застал чужака беседующим с хозяином.

— Кто таков? — Щавель терпеливо дождался, когда незнакомец сядет на коня и отъедет. Длинный топорик на поясе и два дрота в седельной кобуре свидетельствовали, что ратник при исполнении.

— На постой просился. К Ивану его направил, поддержу коллеге бизнес, — улыбнулся хозяин.

— Отчего же у себя не приютил?

— Так места закончились. Он не один, там десятка приехала, а этот чисто поинтересоваться завернул.

— Чей он? — Известие об оружных ратниках диковинного вида, разъезжающих по соседству, заставило насторожиться.

— С Селигера, — выдал хозяин. — Редкие гости у нас.

Щавель поспешил в трапезную, где вовсю гудели, знаками подманил Карпа, Сверчка и Лузгу.

— Не спать, — приказал он и посмотрел на старшего ратников. — Выставь фишку. Здесь шарится десятка бойцов с Селигера, возможно, не одна. Доложить расход личного состава.

— Мои на месте, — пробасил караванщик.

— Шестерых в город отпустил, от Фёдора тройку и своих, не более трети, согласно Уставу, — отрапортовал Сверчок.

— А твои куда-то с бардом слиняли, хрен знает куда, — криво усмехнулся Лузга.

«Совсем расслабились, — подумал Щавель. — Чувствуем себя как дома, забывая, что в гостях. Теперь жди беды».

— Добро, — словно льдину в колодец кинул он и обратился к Карпу: — Пошли человека коней проверить. Да пусть задним ходом выйдет, не через главный. Осмотрится на месте и сразу назад, если что.

— Чуешь нехорошее? — спросил Карп.

— Есть маленько.